Анатолий Андреевич Ким.
Родился 15 июня 1939 года в селе Сергиевка Чимкентской области Казахской ССР в семье учителя. Корейские предки Кима переселились в Россию ещё в XIX веке. В 1937 его родителей сослали в Казахстан, а в 1947 семья вернулась на Сахалин. Учился в Московском художественном училище памяти 1905 года. В 1971 заочно окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Перебрал много самых разных профессий, что помогло ему ориентироваться в жизни. Начал с публикации рассказов и повестей, тематически связанных с Дальним Востоком и Сахалином и несущих на себе печать национального корейского миросозерцания, быта и фольклора. Впоследствии преподавал в Сеуле (Южная Корея). В 1979 принял христианство, а позже написал роман «Онлирия», который один из литературных критиков охарактеризовал, как «диссертацию на звание христианского писателя». В 2009 г. перевел полный объем романа – эпопеи Мухтара Ауэзова «Путь Абая».
Член СП СССР (1978). Был членом правлений СП РСФСР (1985-91) и СП СССР (1986-91), исполкома Русского ПЕН-центра (с 1989), редколлегии газет «ЛГ» (1990-97), «День», журналов «Сов. литература (на иностр. языках)», «Московский вестник» (с 1990). Член редколлегий и обществ. советов журналов «НМ», «Роман-газета» (с 1998). Академик Академии российской словесности (1996).
Награжден орденом «Знак Почета» (1984). Премии журналов «ДН» (1980), «Юность» (1997), Евангелической церкви Рейнланда (1981), им. Ю.Казакова ПЕН-клуб, Казахстана (2000).
Москва-Алматы-Сеул.
«Возникновению живой души в нашем мире предшествует, наверное, чье-то окончательное и безвозвратное исчезновение в каком-то ином мире, и поэтому все мы живем, храня в себе смутную память по прежнему бытию и с тайным недоверием принимая факт сиюминутного существования.»
Анатолий Ким. «Белка». Роман-сказка. 1983г.
Эти строки начинают звучать скрытым камертоном, когда вслед за Анатолией Кимом идешь через перипетия его судьбы. Так оно и есть. Потому что писатель Анатолий Ким, чьи книги сегодня переведены в тридцати странах мира, родился тогда, когда в душе двадцатилетнего студента Московского Художественного училища, блестяще прошедшего четыре курса обучения, вызрела окончательная решимость « писать слова». Этот властный и неумолимый зов провел его через разные испытания жизни, выпестовав главное – творить от имени самого себя (а не поколения или времени, что было одним из условий господствующего тогда социалистического реализма), и никогда не идти против своей человеческой и художнической сущности. Из приведенной выше реплики не сбылось только одно слово – «безвозвратность». Оно устранилось как-то само собой, наверно вследствие того, что в литературных текстах заменилось на философскую категорию «превращения», которую сам писатель назвал своим полифоническим методом.
«Писание слов» на протяжении всей литературной деятельности Анатолия Андреевича всегда совершалось на фоне живущего глубоко в сознании второго «я», которое видело и чувствовало себя художником. Это чувство стало, скорее всего, первой личностной идентификацией себя в жизни, пришедшей из детства (1) и уже в старших классах выросшей в убеждение, что художник - его профессиональное призвание. Все подтверждало выбор – первые места на районных выставках, уважение соклассников за правдивые портреты друзей, важное поручение - выпуск школьного журнала «Юность , где он был главным художественным и литературным редактором. И вот будущий живописец, график, а может быть скульптор с зашитыми в поясе мамиными деньгами сидит в поезде, набирающем скорость в направлении Москвы. Первый заход в Суриковский институт (2) был для юного неофита ошеломительным. Увидев развешанные в его интерьерах огромные академические рисунки, выполненные студентами, он просто сбежал от страха, как маленькая белка под грозным взором чего - то большого и величественного. Сюда поступали уже имея опыт учебы в художественной школе или училище, поэтому по совету своей учительницы, с которой приехал вместе с Сахалина (3) он сдает документы в Художественное Училище 1905 года и … с треском проваливается на экзаменах. После школьной славы и уже выросшей внутри уверенности в уготованной миссии художника это было столь унизительно, что внутри созревало решение никогда больше не возвращаться в эти художнические стены.
Следующий год был посвящен строительным профессиям – разнорабочий, электрик, плотник, штукатур, машинист башенного крана. И все это в 17-летнем возрасте, который в то время считался несовершеннолетним, что по советскому законодательству укорачивало рабочий день на два часа. Все свободное время Анатолий проводил в библиотеках, читая Спенсера, Энгельса, Шопенагуэра, учебники по истории. Стыд от полученных двоек в художественном училище не давал покоя, и с мечтой о творчестве было решено покончить навсегда. Жизнь постепенно входила в свою колею, и будущее представлялось достаточно ясным . Но однажды, он полез зачем - то под кровать и обнаружил старый этюдник и палитру с засохшей краской. Ее запах решил все! Учебники по истории были выкинуты, и Анатолий отправился в художественную студию Дома культуры строителей на Волхонке, известную хорошим профессиональным обучением. Это было летом, все уехали на каникулы, и в постановочных классах работал только один уже взрослый человек Сергей. Ему было 35 лет, и он тоже собирался поступать учиться. Картины Сергея казались Киму тогда уже полностью завершенными, Анатолий Андреевич до сих пор помнит одну изображающую гулянье выпускников после школьного бала, исходящее от нее ощущение радости начинающегося дня, и также новой начинающейся жизни. Они стали работать вместе, сами ставили постановки, обсуждали возникавшие вопросы. На стройку Анатолий уже не вернулся. Когда кончились деньги и наступили голодные дни, старший друг подкармливал его из своих запасов. Поступали вместе, но Сергей получил двойку по живописи, а мечта Кима наконец-то осуществилась – он стал студентом Художественного училища 1905 г.
Эти студенческие годы были в жизни Анатолия Андреевича может быть самыми гармоничными. Цель достигнута - начались долгожданные штудии в классах и музеях, пленеры и библиотеки уже с конкретными задачами. Знакомство и изучение творчества импрессионистов превратилось в особое открытие. Сегодня он вспоминает, как долгое стояние перед их полотнами в пушкинском музее научило понимать живописные краски, эту живую и чувствующую субстанцию, отношения с которой не просто выстроить. И хотя перовоначально было увлечение академическим искусством, так поразившем детскую душу в суриковском институте, теперь ему стали понятны «...благословение и проклятие Ван Гога и Модильяни, их безумие, их личная драма в жизни и искусстве....»
Так прошли четыре года, наполненные творческим поиском, теплыми отношениями с друзьями, талантливыми и бескорыстными людьми, чьи по-своему трагические лики позже отразилсь на страницах все той же « Белки», но близилось время, когда судьба , уготовленная Анатолию «Тем, кто ведет по жизни», должна была вывести на новый виток испытаний, и круто повернуть его дальнейший жизненный путь.
На четвертом курсе, студент театрально-декорационного отделения Анатолий Ким проходил практику в театре Новокузнецка. Однажды, когда он стоял за кулисами, наблюдая, как работают декорации на сцене, к нему подошел актер, игравший одну из главных ролей, и попросил сигарету. Сделав две глубокие затяжки , этот человек неожиданно резко шагнул в пространство сцены и оттуда зазвучал его голос, совсем другой, наполенный какой-то мощной, по своему таинственно прозвучавшей интонацией: «Ребенок принес горсть травы и спросил: «Что это?» . Произнесенная фраза из Уитмена что-то перевернула в душе стоящего за кулисами практиканта. Неожиданно, со всей пронзительностью жизненного откровения, она открыла ему поэтическую силу слова. В одном из интервью Анатолий Андреевич так описывает то навсегда вошедшее в его жизнь потрясение: «В произнесенных словах была беспредельность. Я понял, что такое поэзия, ее душа, и мгновенно начал писать стихи. Это было настоящим бедствием для меня. С 4-го курса ушел в армию, сам, не сдав повестку из военкомата в деканат,чтобы не получить отвода. Нужно было разобраться в себе - нельзя гореть с двух сторон. Молодость одна, и свои силы нужно было посвятить чему-то одному. Получилось, что литература обрушилась на меня через поэзию, а дорога к ней была через живопись...»
Служба в армии проходила в ростовских степях, в конвое. Заключенные и конвоиры жили одной жизнью. Бытие человеческое предстало в натуре, до самого дна. По сравнению с увиденным и пережитым повести Солженицына, Шаламова казались овеянными некоторым романтическим ореолом, на самом деле все было страшнее, гнуснее, но и величественней. «Меня спасало чувство юмора,- вспоминает Анатолий Андреевич, - заговаривал сержанта «до смерти». Там был один, настоящий супостат, он обладал какой-то своей особой волевой суггестией, но я оставался вне ее, меня он даже побаивался, чувствуя мою готовность на последнее, отчаянность в сочетании с интеллигентностью. Там, в армии, я понял, что если убью человека, доступ в искусство будет закрыт. Помню, лежим с автоматами в марш-броске, если есть минута затишья, доставал блокнот и писал стихи…»
После армии, получив досрочное увольнение за оформление красного уголка с макетом лагеря и конвойной вышкой с надписью «Стой! Кто идет!», вернулся в Москву, проучился в училище еще с полгода и, в конце концов, через мучительные раздумья, постоянные душевные терзания окончательно вызрело решение – надо уходить. Было очень тяжело. И сегодня те внутренние переживания Анатолий Андреевич называет драмой своей жизни, вновь совершающей крутой поворот в неизвестность. Заканчивался последний зимний месяц февраль. Он сидел на театральной площади перед Большим театром, шел сильный снег. И уже к утру вдруг обнаружил, что на его шапке выросла огромная башня из снега, как и на голове Карла Маркса, чье скульптурное изображение было, оказывается, его молчаливым собеседником всю эту нелегкую, но судьбоносную для него ночь. Он уже чувствовал себя писателем, готовым к большим темам, и никак не студентом, школяром, которому еще предстояло новое обучение. И тогда он дал обет перед этим огромным, сереющим на рассвете Небом, что когда напишет все, что хочет написать, вернется к Живописи, и продолжит то, что было мечтой его детства и юности.
О писателе Анатолии Киме написано много. Его называют «загадочным, одним из тех, чью тайну творчества постигнуть невозможно, многоликим, переменчивым, хранящим в своем слове многовековую мудрость своего народа», его авторскую манеру – «магическим реализмом», «сюрреализмом» и т.д. Его часто критикуют, но всегда с интересом следят за его творчеством. Им написаны тридцать книг, созданы три киносценария, театральные пьесы, множество рассказов, эссе и т.д., он читает лекции, ведет литературные семинары в разных странах, проводит специальные занятия со студентами театральных отделений, занимается переводами. Но вот совсем недавно, как это уже не раз бывало в его судьбе, жизнь приготовила писателю А. Киму новый сюрприз. Год назад он был приглашен в Южную Корею, в г. Намгон на торжества по поводу корейского эпоса. Каждая встреча с исторической родиной всегда была для него как осуществление мечты, как возвращение к живительному источнику, дающему новые силы и благословляющему на будущее. В этот последний приезд , кроме участия в празднике, ему удалось прожить почти целых два месяца в настоящей корейской деревне, мало тронутой цивилизацией, среди настоящей корейской природы с ее возвышающимися повсюду горами, освещенными мягким океаническим сонцем и деревьями, прихотливо изгибающими ветви и кроны, будто стремясь, тем самым, привлечь к себе особое внимание. И тут впервые за многие годы на него обрушилось непреодлимое желание рисовать.
Сначала не все получалоь. Материал ощутимо сопротивлялся, особенно цвет и прозрачность акварельных размывок. Легче шла графика- рисунки карандашом и кистью с
черной акварелью: сказалось , возможно, близкое по природной моторике «писание слов» (4) и то, что он на протяжении всей литератрной деятельности никогда не расставался с
бумагой и карандашом, постоянно рисуя, особенно в путешествиях. Кроме того, здесь, так, возможно, своеобразно проявился и генетический код, ведь в искусстве Дальнего Востока всегда преобладала графика, и именно силуэтный рисунок, абрис, штрих, иероглифическая архитектоника были носителями исторической и эстетической информации в художественной культуре этих стран, не знакомых с лессировками, валерами и сфумато масляной живописи, технологии которой разрабатывались в классическом искусстве запада.
В черно-белых графических листах Анатолия Кима явно ощутима некая эргономика внутреннего содержания в плане его соотнесения с человеческим измерением, внутренняя конструктивность, опять же архитектоника объекта, обретающего индивидуальность и эмоциональные интонации по мере пластического развития его образа на плоскости листа. И здесь особую роль выполняет штрих, которым автор владеет со всей возможной свободой и раскованностью. С помощью штриха формируются объемы, светотени,фактуры и, в конечном итоге, разные состояния, в которых присутствуют и просто внимательное наблюдение натуры и некторые печальные, порой даже трагические интонации, вырывающиеся из писательской души, как скрытые фантомы чего-то еще недосказанного. В акварелях, выполненых черным цветом ( а черная тушь или акварель, это также традиция искусства Востока), мастерски передается игра светотени в пейзажных копозициях, или, например, зеркало воды, в отблеске которого просвечивает темная глубина водоема. Удачны портретные зарисовки, всегда правдивые и непосредственные, с точной передачей не только внешнего облика модели, но и ее внутреннего состояния, как бы настигнутого врасплох взглядом художника. Графические работы Кима не преследуют лишь только отражение внешне-натурных впечатлений, практически всегда в этих листах крепкость материальной данности и часто точная документализация в изображении выбранного мотива композиции используется как фундаментальная основа для подчеркивания жизненной силы, выразительной характерности и индивидуализации образа. Так в рисунке, изображающем одинокое дерево, в предверии зимы потерявшее всю листву, явно просвечивает уважение автора к этому живому существу, мужественно и достойно подготовившемуся к грядущему ненастью.
Пластический код графики и акварелей обнаруживает некоторые черты характера их автора, скрытые качества его сложной, многослойной, может быть противоречивой, но прежде всего страстной натуры. И если в черно белых композициях легкость и беглость рисунка, уверенность штриха, устойчивость конструктивного равновесия указывают на свойственные их создателю решительность, упорство, жесткость, какую-то непресекаемую неумолимость в проявлении своих жизненных позиций, то в цветных акварелях это уже другой человек, нежный и мягкий, искренне восхищающийся поэтической красотой мира, той высшей гармонией, которая является основой всего сущего. Здесь художник ведет свой личный внутренний диалог с природой, в каждом самом простом мотиве наслаждаясь ее живым дыханием: «Я смотрел и видел, что каждый кустик и каждое дерево — убедительно живы, живые существа. Зеленая одухотворенность исходит от них. Оно все живое, может, даже живее, чем я. Живое находится с окружающим миром в самом добром согласии.»
Работа цветом давалась сначала нелегко, потом пришло понимание: цвет не должен воспроизводить реальность, его миссия в передаче не иллюзии живого, а его поэтики, образа живой поэтической сущности, скрытой за внешней обыденностью предметов. И тогда дерево с листвой, освещенной солнцем, начинает сверкать как витраж, ряд капустных голов специально выстраивается на фоне старой каменной кладки, чтобы послать последний летний привет, а плотные складки гор, образующие прихотливую игру теней, обнажают крепкую устойчивость внутренней структуры горного хребта, сообщающей о своей строгой непреклонности перед ветрами и временем.
Но все-таки есть в этих акварельных листах некая робость, или от преклонения перед силой природы, которую невозможно постичь скромными человеческими возможностями, или потому, что это начало освоения нового (или уже забытого) творческого инструментария. Но есть и личные прорывы и открытия, свидетельствующие, что дух свободы и раскованности коснулся своим крылом кисти художника, например, в натюрморте с сиреневым букетом и желтыми плодами на фоне старой стены с коричневыми подтеками, придающими особый живописный изыск композиции в целом. Особенно же удачны сочетания холодных серо-сиреневых оттенков с черным, при отдельном присутствии лимонно-желтого или теплого оранжевого – это уже абсолютная живописность, когда цветовая композиция определяется энергией творческой импровизации, а не просто случайным выстраиванием красок на палитре.
Этот альбом – особая веха на творческом пути Анатолия Кима. Здесь впервые он выступает как художник, несмотря на внутренние сомнения в первых шагах на новом пути. Круг замкнулся. Пришло время выполнения обета, данного когда-то перед снежным предрассветным Небом февральским утром на театральной площади Москвы.
В корейской культуре есть особое понятие, наполненное глубинным философским и человеческим смыслом – «хан»: это - тоска по неизведанному, несбывшемуся. «Хан» придает особую тональность корейской музыке, поэзии, танцам, акварельной живописи. Скрытные интонации грусти, печали, какой-то протяженной, чистой, волнующей гармонии - непременная составляющая корейского национального искусства, заставляющая щемить сердце и в тоже время приносящая очищение и предчувствие новых возможностей.
Не это ли чувство, не «хан» ли привел Анатолия Андреевича уже в зрелом возрасте к мечте своего детства быть художником, придавая ему уверенности в том, что теперь он, высказавшийся в литературе, может «Пойти до конца»?
1. Одним из ранних счастливых воспоминаний было рассматривание репродукций в Большой Советской Энциклопедии, которую семья учителя, несмотря на частые переезды всегда брала с собой.
2. Государственный Художественный институт им. В. Сурикова Академии художеств СССР.
3. Анатолий Андреевич с благодарностью вспоминает: «Последние два года, 9-й и 10-й классы, мы учились у плеяды молодых педагогов, которые приехали на Сахалин после окончания Московского пединститута. Взяли и всей компанией отправились на край света. Это были блестяще подготовленные профессионалы. Поколение романтиков, нравственные и духовные ценности для них были куда выше материальных».
4) Все свои романы Анатолий Ким написал вручную, на едином дыхании от первого слова до последний точки. Слово для него такое же живое существо, как и все, существующее на земле.
Опубликовано в каталоге персональной выставки «Возвращение». Алматы. 2015г.